Снова ночная смена... Мне нравится работать по ночам. Многие

мои коллеги жалуются на ночную работу, посмеиваясь, что она роднит

их с нашими клиентами, но я люблю это время суток. Я часто вспоми-

наю ночи моей молодости, ту интереснейшую эпоху, когда дряхлеющий

имперский орел еще простирал свои крылья от океана до океана, но

воздух был уже пропитан духом революции. Мы с моими однокурсниками,

бывало, просиживали до рассвета у кого-нибудь на квартире, а летом -

на даче или в имении, споря о политике, истории, философии - да бог

весть о чем еще. Я вспоминаю эти горящие глаза, вдохновенные лица...

Я издевался над их восторгами, а они называли меня занудой и упре-

кали за неверие в светлую силу разума. "Через десять лет!..." - го-

ворили они мне. Да, через десять лет они увидели, кто был прав. Соб-

ственно, многие увидели и раньше. Но было поздно.

     Мой теперяшний тесный кабинет со всегда задернутыми шторами и

тяжелой настольной лампой - единственным источником света - мало

похож на просторные веранды тех давно сожженных имений. И по ночам

я веду теперь совсем другие разговоры - вообще говоря, довольно

скучные, но работа есть работа.

     Я подвинул очередное дело в круг света, отбрасываемого лампой.

Папка пока еще тонкая - заполнить ее предстоит мне... разумеется,

совместно с клиентом. Ну-с, кто там у нас? Ага, типаж довольно ха-

рактерный, хотя в последнее время все более редкий. Аполитичный ин-

теллигент, из тех, чей лозунг - "мы служим не режиму, а Отечеству".

Ну что, друг любезный, дослужился? Я с интересом отметил, что он

окончил тот же университет, что и я. Мы могли встречаться... Я еще

раз посмотрел на фотографию в деле. Нет, не помню. Впрочем, у меня

вообще отвратительная память на лица. Я нажал кнопку звонка.

     Он вошел в кабинет, все еще неуверенно ступая в ботинках без

шнурков. Сутулая фигура, длинное бледное лицо... Внешность вполне

типичная. Для полноты картины не хватало только очков и бородки

клинышком. Но бородки не было, а была трехдневная щетина, разбитая

губа и синяк под глазом. Отлично, значит, он уже знаком с нашими

методами.

     -Садитесь, - сказал я. Он опустился на краешек стула, явствен-

но подавив в себе желание сказать "благодарю".

     -Я ваш следователь, - продолжал я голосом тусклым и бесцветным,

как обычно.

     -В чем меня обвиняют? - в его тоне уже не было гонора, обычно-

го для тех, кого взяли только что, но еще ощущалась готовность к

борьбе.

     -Неужели вы думаете, что мне доставляет удовольствие повторять

банальности? Типа "здесь вопросы задаю я". Ну в чем мы можем обви-

нять? Разумеется, в контрреволюционной деятельности.

     -А к... конкретно?

     -Ну вы же умный человек, - я поднял глаза от дела и взглянул

на него. -Придумайте сами, что вам больше по душе.

     -То есть как?! - прямо-таки взвился он. -Вы с таким цинизмом

признаете, что за мной нет никакой вины?

     -По-вашему, лицемерие лучше, чем цинизм? - усмехнулся я. -И

запомните - невиноватых людей нет. Кажется, что-то подобное есть

и в Библии?

     -Вы же атеисты.

     -Вы знаете, отнюдь не все. Я лично знаю солдат из расстрельной

команды, верующих самым простонародным образом. Но дело не в этом,

а в том, что полезные вещи надо брать отовсюду, в том числе и у

врагов. А у церкви есть чего взять. Например, в нашем деле весьма

полезен опыт инквизиции...

     -Вы пытаетесь меня запугать?

     -Я просто объясняю вам ситуацию. Постарайтесь не смотреть на

меня, как на врага - мы партнеры, делающие общее дело. Я предлагаю

вам взаимовыгодную сделку. Подпишите все, что надо, сделайте это

прямо сейчас. Мне это сэкономит время, а вас избавит от массы не-

приятных ощущений.

     -Я не буду ничего подписывать.

     -Будете. Можете поверить моему богатому опыту. Весь вопрос в

том - когда и в каком состоянии. Знаете, у нас есть поговорка -

"нет несгибаемых подследственных, есть плохие следователи". Я хо-

роший следователь, во всяком случае, так считает мое начальство.

И мне вовсе не доставит удовольствия выбивать у вас признание - ни

морального, ни, как вы могли подумать, сексуального. Я не кровожад-

ный маньяк, какими вы нас считаете. Но если вы меня вынудите - я

позабочусь о том, чтобы вам было очень больно. Я знаю, как сделать

так, чтобы боль все время нарастала, а человек не мог ни свыкнуться

с ней, ни потерять сознание. Боль может длиться часами... сутками...

неужели вы этого хотите? И ведь главное - результат-то будет тот

же самый.

     -А если я подпишу, вы меня расстреляете.

     -Скорее всего. Возможны, конечно, и 15 - 20 лет лагерей, но

я не думаю, что это лучше. Это, знаете ли, для быдла... а человеку

умному и образованному там... - я покачал головой.

     -Я никак не пойму... - медленно сказал он, - вы говорите серь-

езно или издеваетесь?

     -Знаете, с вами я как раз говорю серьезно, - честно ответил я.

-Я ужасно устал от всей этой демагогии про партию и врагов... Вы бы

видели, что за публика проходит через мои руки... Обыватели, неспо-

собные связать двух слов от страха и глупости. Подпольные дельцы и

спекулянты, только и умеющие, что сулить деньги за свое освобожде-

ние. Кадровые военные и бывшие аристократы, поначалу готовые лоп-

нуть от презрения к нам, а потом ползающие на коленях и умоляющие

дать им подписать что угодно. Но хуже всего, разумеется, революци-

онеры. Вот уж, воистину, маргинальная публика. Мне кажется, они во-

обще не способны ни думать, ни говорить по-человечески. Вообразите

себе: революция отправляет их на расстрел, а они вопят "Да здрав-

ствует революция!" Мне порой кажется, что это не люди, а какая-то

дегенеративная мутация... Нет, побеседовать с цивилизованным чело-

веком вроде вас - это большая удача.

     -Не могу сказать, что разделяю удовольствие от нашей беседы,

- усмехнулся он.

     -Ну разумеется, я понимаю... Инстинкт самосохранения и все

такое... Но, кстати, вам не приходило в голову, что, прежде чем

отнять у клиента жизнь, мы многое даем ему? Мы позволяем человеку

почувствовать свою значительность. Кем он был прежде? Винтиком,

червяком, ничтожеством. А кем делаем его мы? Грозным и могучим за-

говорщиком, угрожающим первым вождям революции... да что там - са-

мой революции, которой боится весь мир! Весь мир боится революции,

а революция боится его, этого вчерашнего винтика - боится настоль-

ко, что вынуждена ликвидировать как можно скорее. И, между прочим,

мы не просто даем клиенту иллюзию - мы даем ему реальную власть,

власть над чужими судьбами и жизнями. Своими показаниями он может

уничтожить практически кого угодно. И, надо сказать, люди охотно

пользуются этой возможностью, так что у нас всегда полно работы.

Ну да, впрочем, все это лирика, а нам нужно работать, - я подвинул

ему бумагу и ручку. Он посмотрел на меня.

     -Никаких шансов?

     -Ни малейших. Вы понимаете, после того, как за вами пришли,

обратной дороги уже нет. Расценивайте это как стихийное бедствие.

     -Всю жизнь считал самым обидным погибнуть от стихийного бед-

ствия, без всякой вины.

     -Ну, это вы бросьте! Я уже говорил - все люди виноваты, а вы,

быть может, больше других. Вы не помните меня?

     -Ннет, не припоминаю.

     -Я вас тоже, а ведь мы учились в одном университете. И я хоро-

шо помню таких, как вы, в молодости. Все эти разговоры о всеобщем

равенстве и справедливости... Ведь вы приветствовали революцию! Да?

Или нет? Если нет, то почему вы не боролись против нее с оружием в

руках? Где были ваши принципы? Вы привели нас к власти, а теперь

говорите, что за вами нет никакой вины!

     Он молчал. Затем произнес, глядя в стол:

     -Я... служил не власти, а...

     -А Отечеству? Знаем, знаем. Слышали не раз в этом самом каби-

нете. Только не приходила вам в голову простая мысль, что каково

отечество, такова и власть в нем? Давайте пишите, милостивый госу-

дарь!

     -Что писать?

     -Что хотите. Шпионаж, диверсии, контрреволюционная пропаган-

да... Могу вас заверить, что приговор не зависит от конкретных пун-

ктов. Не забудьте указать пять фамилий сообщников. Можно больше.

     -Что? - он растерянно смотрел на меня.

     -Что слышали. У вас есть редкая возможность свести счеты с

вашими врагами. Смелее, вспоминайте, кому вы хотите отомстить.

     Он решительным жестом отодвинул бумагу.

     -Я не подлец!

     -Ну вот, опять начинается... Да поймите вы, наконец, где вы

находитесь. Система уже сожрала вас, вы уже фактически на том све-

те, по ту сторону добра и зла... Я иду вам навстречу, не заставляю

оговаривать ваших близких, а предлагаю поквитаться с врагами - а

вы строите из себя институтку.

     -Я одного не могу понять, - сказал он, глядя мне в глаза,

- зачем?

     -Обычно людей в вашем положении волнует вопрос "почему", -ус-

мехнулся я. -"Почему именно я?" А на вопрос "зачем" им наплевать...

Меж тем вопрос "почему" в данном контексте неуместен. Потому что

сегодня ты, вчера другой, завтра третий... Система. Заурядный жи-

тель Империи просто не представляет себе истинных масштабов тер-

рора... пока за ним не придут.

     -Житель Республики, вы хотели сказать.

     -Я хотел сказать то, что сказал. Но вернемся к вашему вопросу

"зачем". Дело в том, что он точно так же неуместен. Зачем бациллы

чумы губят организм больного? Им это невыгодно, они разрушают соб-

ственный мир, однако они это делают. Посмотрите, что творится. Стра-

на охвачена истерией кровавого безумия. Жены доносят на мужей, дети

на родителей. Толпы с траспарантами требуют смерти, смерти, смерти.

Смерть изменникам! - орут ораторы. Толпы аплодируют. Наши люди тут

же, не таясь, уводят людей из этой же толпы - аплодисменты все гром-

че. Стоит кому-нибудь из этих кровавых маньяков, я имею в виду вож-

дей, открыть рот - начинается истерика восторга. Меж тем сами вожди

день и ночь трясутся от страха перед Верховным, а он точно так же

трясется от страха перед ними и поэтому старательно и регулярно

уничтожает их и набирает новых. И при этом от желающих сунуть го-

лову в петлю и занять высокий пост нет отбоя! А вы говорите "за-

чем"... Это агония, это вакханалия - называйте как хотите, но не

ищите здесь логики.

     -По-вашему, даже на верху нет никакого логичного плана?

     -Разве бациллы чумы обладают разумом? Впрочем, даже если бы

и обладали - это ничего бы не меняло. Им может казаться, что они

борются за сохранение личной власти или даже, чем черт не шутит,

действительно за общество всеобщего братства... Все равно они ос-

таются бациллами чумы и делают свое чумное дело.

     -Но вы? Зачем вы во всем этом участвуете? Вы же сами говорите,

что насилие не доставляет вам удовольствия. Вы же могли эмигриро-

вать в начале революции... Или вы тоже не предполагали, что все так

кончится?

     -Как раз я-то знал это с самого начала! И, по мере своих скро-

мных сил, помогал и помогаю именно такому развитию событий. Вы же-

лаете объяснений? Извольте. Я служу системе не ради материальных

благ и даже не ради личной безопасности. Мною движет идея - вы удив-

лены, не правда ли? Меж тем это так... Я с юности увлекался истори-

ей и еще тогда понял, что наше столь любезное вам Отечество, наша

Империя - ничто иное, как мировое зло. Всякая империя есть зло, а

в особенности такая грандиозная, как наша. Чем больше людей, тем

труднее им договориться мирно; чем больше страна, тем больше наси-

лия и подавления требуется для управления ею, тем больше нивелиру-

ется отдельная личность ради абстрактных интересов нации. Это же

грандиозное надувательство - у человека отбирают все и взамен всу-

чивают ему красивую байку о великой державе, которой он якобы дол-

жен гордиться. Чем гордиться? Тем, что его страна - динозавр с чу-

довищной тушей и крохотным мозгом? Бесчисленными и бессмысленными

войнами, несущими зло всему миру, гигантские потери в которых на

фоне необъятной Империи остаются незамеченными? Полным произволом

чиновников, пользующихся тем, что в такой огромной стране центр в

принципе неспособен уследить за ситуацией на местах? Тем, что инер-

ция этой чудовищной туши гасит любые прогрессивные импульсы? Нако-

нец, тем особым типом человека-винтика, агрессивно-покорной посред-

ственности, который веками культивируется в империях? Нет, с этим

монстром следовало покончить, пока он не подмял под себя весь мир -

а промышленная революция еще более, чем военная мощь, делала такую

перспективу реальной. Но беда в том, что чудовище такого масштаба

невозможно уничтожить извне. Даже в прежние времена Империя отража-

ла все иноземные нашествия, а теперь и подавно выстояла бы против

всего мира. Следовательно, погубить Империю можно было только из-

нутри. К счастью, динозавры сами несут в себе свою гибель. Неэф-

фективность управления, неспособность быстро реагировать на изме-

нения ситуации создали затяжной кризис, разрешившийся революцией.

Я знал, что революция никоим образом не достигнет декларируемых це-

лей свободы и справедливости. Я знал, что революционное правитель-

ство, пришедшее к власти под лозунгами свободы, развернет такой

террор, который не снился даже в кошмарах ни одному императору.

Я знал, что народ, еще вчера готовый растерзать офицера полиции

за то, что тот обратился на "ты" к задержанному, теперь снесет все

мыслимые и немыслимые унижения и издевательства и покорно пойдет

на бойню, прославляя своих убийц. Я знал, что так называемая Рес-

публика есть ничто иное, как самый безумный, самый маргинальный

вариант Империи, в которой все ее пороки доведены до предела, до

абсурда! И я пошел служить революции. Потому что Империя наконец-то

вступила в стадию коллапса, самоуничтожения. И я отдаю все силы,

способствуя ее полной и окончательной гибели.

     Он молчал, переваривая услышанное. Почему-то даже умные люди

нередко неспособны понять, что свою родину можно ненавидеть, не-

навидеть страстно - и вовсе не из-за каких-то личных обид, а из-за

той угрозы, которую она представляет для человечества.

     -Вы хотите разрушить государство, - сказал он наконец, - но

вместо того, чтобы бороться с властными структурами, уничтожаете

обычных людей.

     -Вы ничего не поняли, - вздохнул я. -Властные структуры - это

вторично, это не имеет никакого значения. Империя есть раковая опу-

холь человечества. И она должна быть уничтожена полностью, до по-

следней злокачественной клетки.

     -Вы хотите сказать, что каждый человек...

     -Да. Каждый, рожденный и воспитанный в Империи, несет на себе

печать проклятья. Лишь очень немногие нашли в себе силы и желание

освободится от этого имперского наследия, большинство из них уже

за границей.

     -Неужели вы рассчитываете уничтожить всю нацию?! - он смотрел

на меня, как на сумасшедшего.

     -Система уже уничтожила миллионы, не встретив ни малейшего со-

противления, - проинформировал его я. -Даже те, кому уже нечего те-

рять, покорно выполняют приказания расстрельной команды. Я же гово-

рю - это безумие, это агония. Маховик террора будет раскручиватся

и дальше, и ничто не сможет его остановить. Конечно, речь не идет

о физическом уничтожении до последнего человека. Но на каком-то

этапе Империя окажется настолько обескровлена, что рассыплется, и

ее остатки будут ассимилированы соседними народами. Имперская нация

прекратит свое существование.

     Теперь в его глазах был страх - причем не только страх за свою

жизнь.

     -Вы... - он медленно подбирал слова, - ошибаетесь самым ужас-

ным образом. Да, конечно, Империя принесла в мир много зла. Но ве-

ликая культура...

     -Маргинальное общество всегда создает плодотворную почву для

художника, - усмехнулся я. -Норма скучна и неинформативна, патоло-

гия же как раз и представляет собой основной предмет подлинного

искусства. Но достижений культуры прошлого никто ведь не отменяет,

что же касается будущего, то я сомневаюсь, что стремительно дегра-

дирующее имперское общество сможет еще создать что-нибудь грандиоз-

ное. Хотя, даже если и так - угроза порабощения, нависшая над всем

человечеством, слишком серьезна по сравнению с угрозой лишиться па-

ры ненаписанных романов.

     -Я решительно не могу с вами согласиться...

     -Потому вы и находитесь по ту сторону стола, - оборвал его я.

-Хотя, конечно, в органах мало людей, рассуждающих так же, как я.

Большинство упивается личной властью, кто-то действительно верит,

что работает ради светлого будущего... Самое смешное, что эти по-

следние правы. Но они долго не выдерживают. Они не понимают, почему

ради светлого будущего надо уничтожать невинных, как вы говорите,

людей. Я это понимаю и сплю совершенно спокойно.

     -Когда-нибудь система сожрет и вас, - заявил он мстительным

тоном. Нашел чем удивить.

     -Я давно это знаю. Когда-то я думал, что не дамся им живым,

чтобы не идти, как баран, на бойню. Но потом понял, что это все

романтические сопли, а я во главу угла ставлю трезвый расчет. Ког-

да меня возьмут, я буду давать роскошные показания, я прихвачу с

собой многих и многих. Даже оказавшись по вашу сторону стола, я

буду продолжать свое дело. Ну, я удовлетворил ваше любопытство?

Теперь ваш черед. Мне нужны подробности вашей контрреволюционной

деятельности и пять сообщников.

     Он медленно покачал головой.

     -Поймите же наконец, - сказал я устало, - чем дольше мы с вами

провозимся, тем больше людей вам придется заложить. Мы должны оправ-

дывать трудозатраты. Может, вы надеетесь умереть, не подписав? Не

получится. Я и мои помощники - профессионалы.

     Он молчал и не глядел на лежащий перед ним чистый лист. Ох уж

эти мне интеллигенты. Все-то им нужно успокоить свою совесть оправ-

даниями типа "я сделал все, что мог" и "я держался до последнего".

Да кому нужны твои оправдания, если через неделю ты будешь лежать

в канаве с простреленным затылком? Я протянул руку к кнопке звонка.

     Разумеется, в конце концов он подписал все. Боль сама по себе -

совершенное средство, а уж боль в сочетании с безнадежностью спо-

собны сломать любого. Я получил с него восемь фамилий.

     На совещании в понедельник меня опять ставили в пример другим

следователям.

     -Я просто исполняю свой долг, - честно ответил я.

YuN